Статьи

Красивы леса в Западной Сибири. Раскинулись они на огромных расстояниях, укрыли плотно землю, и если бы не серебро рек и озёр, то с высоты птичьего полёта, во все стороны, куда ни глянь, расстилалось бы бескрайнее зелёное море. А заблудиться в них чужому - проще простого.

Народная интерпретация развития поселенческой инфраструктуры разных районов Алтайского края в доколхозный период отражала адаптацию крестьянского семейно-общинного производства к «кормящему ландшафту» и товарно-производственную дифференциацию сельских сообществ. В начале XX в. в соответствии с природно-климатическими условиями формировалась хозяйственная специализация семейного производ ства алтайской деревни — земледельческая и земледельческо-скотоводчеекая (центральные лесостепные районы), скотоводческо-земледельческая (предгорные и горные районы), скотоводческая, кустарная (таежно-горные и лесные районы), скотоводческо-кустарная (таежные, лесные территории).

М. И. Казазаева (с. Черновое, Смоленский район) рассказывала: «Моя мать и ее родная сестра (Дарья и Татьяна Степановна Черемнёвы) уехали из села [Сосновка, Смоленский район] последние, в 1973 году. До этого пять лет жили одни. У них была лошадь. Приезжали на лошадях [в Черновую], покупали продукты, пенсию получать, а остальное свое было. Они держали корову, поросенка, кур. Летом там пастухи жили.

Государственная практика ликвидации неперспективных сел не включала организацию переселений из неперспективных сел на центральные усадьбы. Переселенцы обычно вспоминают: «Нас никто не заставлял. Сами поехали». Как вспоминает А. Ф. Елизарова, «где-то 65-66 гг., к этим годам уже эти села исчезли. Сами уезжали из этих сел, постепенно все разъезжались, в основном из-за детей.

Для формирования новой схемы расселения создавались научно-исследовательские институты, преимущественного технического профиля, расположенные в отрыве от преобразуемых ими регионов (Москва, Новосибирск). Решения принимались без глубокой проработки, обследования территории, учета региональной специфики, без выявления закономерностей развития локальных сельских систем расселения, аккумулирующих крестьянский опыт освоения конкретной природно-климатической зоны.

Финансовое бремя по содержанию увеличивающегося государственного сектора в сельской местности оказалось непосильно для государства. В 1960-е гг. начался новый этап преобразований, основным содержанием которого стала политика сокращения сети поселений. Для этого были введены категории перспективных и неперспективных сел с последующей ликвидацией последних.

Об этом же рассказывал Б. С. Иванов (Тогул): «В войну у госслужащих было 15 соток, а у колхозников - до 50 соток. Но им давали большую часть земли за селом, и там садили картошку [которая и спасла сельчан в войну]. Загораживали заборы колючим боярышником, чтобы скот и дети не лазили: копали канавку, сверху закладывали боярышником, стволами в огород, колючками наружу.

Так формировалась сельская интеллигенция, являвшаяся частью советской интеллигенции, которая в социальной стратификации социалистической общественной модели называлась «прослойкой», в отличие от двух классов — рабочих и крестьян. Ее формирование шло под контролем государства и при его вмешательстве. И в этом был определенный смысл. Государство формировало определенные каналы влияния на деревенское общество.

«В 1928 г. был образован колхоз „Большевик" (с. Антипино, Тогульский район). Коммуна им. С. Разина в 1926 г. развалилась, и самостоятельно стал колхоз „Большевик". Он существовал до 1950 г. Антипинский объединили с колхозом „Пограничник" и „Большевик", и стал колхоз им. Сталина. А в Тогуле в 1931 г. образовались колхозы Буденного, Молотова, 12 октября.

Такая производственная ситуация в колхозном хозяйстве стирала тендерную дистанцию, уравнивая в производстве мужской и женский труд. Уравнение прав мужчин и женщин приводило к перекосу в трудовой сфере, уродовало природу женщин. Женщин в общей группе отправляли на обязательные лесозаготовки, сажали на трактора, превращали в чабанов и т. д.

На совхозных усадьбах за счет государственного финансирования проводилось благоустройство. Так, в Куячонке после создания совхоза бывшим колхозникам стали предоставлять жилье: «Сначала жили по 3-4 семьи в доме. А потом, в 50-е годы, стали строить дома, и нам один дом построили. Только и жить бы. Это власть все сделала — разогнали все деревни. Люди так бы и жили».

В советской историографии акцент делался на успехах колхозно-совхозного строительства, а в социальной сфере — на тенденциях развития социально и этнически однородного советского общества — советского народа.

Методы устной истории выявляют повторяющиеся формы человеческих взаимодействий как результат многофакторности развития: с одной стороны — государственной политики, идеологии, с другой стороны — ментальности, мировоззрения рядовых участников, их отношения к преобразованиям. Анализ нормативных актов показывает устремления государства, декларируемые методы и пути преобразований.

Интервьюер. А кто определял, как определялось, какое село неперспективное?

Респондент. Для того, чтобы подать вот это предложение в край, вот эта процедура начиналась с того, что сход граждан — это, так сказать, юридическая организация. А потом уже сельский совет ходатайствует перед районом, а потом уже в край.

Вместе с тем государство как самостоятельная сила присутствует в толкованиях сельчан и в обобщенных образах. Контент-анализ выявил наиболее употребляемые определения государства как одного из участников разрушения сел — «вверху», «верхи», «свыше», «приказ». Как правило, в устных интерпретациях политики реорганизации деревни, даже когда вина возлагается на государство, деятельность местной администрации все равно получает негативную оценку, так как на нее возлагается роль исполнителя.

На разных полюсах находится два устных толкования укрупнения колхозов в Павловском районе. Первое толкование принадлежит председателю сельского совета (Чернопятово, П. И. Дулепин): «...Разорил Петровку я. Жалко было [реакция по-человечески]. Местность хорошая, но воды не было... [фраза-размышление], сейчас бы современной техникой дали воду.

Над одним из присланных из города председателей колхоза респондент насмешничал, подчеркивая его незнание и неумение отличить обмолот зерновых от «мятья» конопли и льна: «В „Баррикаде" председатель с завода. Бабы коноплю мяли, он говорит Дорошо, на семена пойдут". Просо привезли, он тоже — „на семена пойдут"». При этом в представлениях крестьян произошел разрыв между понятием «грамотный» как образованный человек и «грамотный» как знающий крестьянское дело — хозяин-управленец.

В большинстве источников выявляется беспрекословность подчинения местных жителей распоряжениям власти: «С 1951 г. началось укрупнение. Три колхоза: „Красный партизан", „Красное Знамя" и Боровлянку — объединили. Кидали людей туды-сюды, а люди-то ропотные, что скажут, то и сделают» (И. Т. Трунов). Такую же позицию отражает и интервью с А. М. Гуляевой из ликвидированного с. Иконниково: «Потом колхоз присоединили к Катунскому — колхоз имени Шверникова стал. Работы не было, и стал народ разъезжаться. Все в основном в город уезжали. С 55-57 гг. люди стали разъезжаться. Фермы разогнали. Вся работа только летом была. Кому же понравится? Никто ничего не знал. Раньше как было: что скажут, то закон. Кому уезжать хотелось?»

Легитимность верховной власти в политической культуре крестьянства в этот период отражает традиционный тип мышления, основывающийся на справедливости (святости центральной/царской власти), а негативность переносится на местные органы власти. Как образно высказалась старая казачка К. К. Кирьянова (с. Верх-Алейка), «деревню раскурочили начальники.

Одной из базовых категорий, структурных элементов менталитета и исторического сознания является потестарное самосознание, т. е. отношение народа к верховной и местной власти. Его проявление в мироощущении колхозников и рабочих совхозов проходит красной нитью через любое тематическое интервью. При интерпретации событий прошлой жизни в советский период каждый респондент так или иначе выражает свое отношение к власти.

Вторая формулировка более адекватна характеру работы устного историка, так как показывает сам процесс, его результаты и роль самого исследователя в этом процессе. Во втором определении это «развивающееся человеческое предприятие», продукцией которого является исторический источник, основанный на устной информации очевидца, созданный путем тематического опроса исследователя по его научной программе с охватом разных статусных и половозрастных групп респондентов при активной позиции историка, который не только инициирует воспоминания человека, но и руководит процессом, заставляя респондента выходить на нужные темы.

Одним из упреков устной истории в традиционной исследовательской практике является достоверность устного источника. Однако сама постановка проблемы некорректна. Устная история рассматривает исторические события, значимые для сельских жителей, через их восприятие.

Гражданская бесправность, незащищенность, зависимость как особенности жизни рядовых участников отразились в семейном опыте М. П. Калюжной, содержащей воспоминания о селе, попавшем под Гилевское водохранилище: «Дома обмеряли, обмеряли и ничего не говорили. А потом, в 1971 г.... заплатили, и делай что хочешь. Бросай дом, сжигай. На эти деньги шапку парнишке купили.

Мы перестали быть сами собой. А сами собой мы перестали быть, потому что умирает деревня... И человек растерялся. Он родные берега потерял, а другие найти не смог... и традиции, и законы общежития, и корни наши — оттуда, из деревни. И сама душа России — если существует единая душа — тоже оттуда. Деревню русскую начали уничтожать еще в советское время, а сейчас добивают окончательно. И корни эти, похоже, не способны дать побегов... Но Россия без деревни не Россия... Ведь деревня существовала не только на местности, но и внутри каждого из нас, кто из нее вышел... Без деревни Россия осиротеет.

В дифференцированной сословно-социальной России каждая страта вносила свою лепту в развитие российского общества. Верхние образованные слои общества (дворяне в дореволюционной России, советская интеллигенция в СССР) аккумулировали достижения зарубежной мысли, перерабатывали опыт западных стран и вкрапляли ее в российскую культуру и общество, а консервативное крестьянство хранило наследие старины с самых истоков формирования сначала восточнославянской, а затем русской культуры, обогащая светскую культуру.

Под лозунгом «все для победы» колхозников ограничили во всем, даже в сборе оставшихся на поле колосков и падалика. Эти ограничения были закреплены «законом о колосках», предусматривавшим жесткие меры наказания. Введение военного положения в стране имело целью установление жесткой дисциплины и строжайшей экономии.